«Я работала в Министерстве Гражданской авиации младшим научным сотрудником в юридическом отделе, а параллельно шел рок-н-ролл, - вспоминает Маргарита Пушкина. - И однажды наступил момент, когда я почувствовала, что трудно сидеть на двух стульях. И диссертация у меня была уже готова, и кандидатский минимум сдан, но тут Барыкин звонит, другой звонит, десятый звонит, и, естественно, начальник мой на дыбы: «Да что же это такое! когда же ты будешь работать?!» И я поговорила с отцом, сказала, что хочу уходить, и он мне совершенно спокойно сказал: «Пока мы живы, ты можешь делать то, что ты считаешь нужным, мы тебе всегда поможем».

А рок-н-ролл собственно начался с Кутикова, он меня на это дело подсадил. Я не помню уже, как мы с ним познакомились. То ли нас Градский познакомил, то ли еще как-то это произошло, но, короче, он стал бывать у меня и все пытался какие-то песенки писать сам - и свой первый блюз-то я с ним написала. У него в то время было такое распутье жизненное: он порвал с Макаром, а потом,  когда он снова вернулся в «Машину Времени», он этот блюз пел под гитару: «Каждому из нас когда-то надо выловить по солнцу из воды».

Очень милая песенка была, написанная по мотивам романа Франсуазы Саган. А потом Кутиков ушел от Макара к «високосникам» и меня за собой потащил...» Ну, а вечером начинались концерты.

«Как правило, мы играли в маленьких, в танцулечных залах, —  вспоминает Вайт. - Причем я так громко включал свой усилитель, что у меня все время выходил из строя динамик. Но эта музыка обязывала играть громко! Несмотря на то, что это блюз, такая музыка тихо не играется! Это же блюз-рок! Это же не тихий блюз, а настоящий агрессивный драйвовый жанр».

Владимир Рацкевич рассказывал, что им часто приходилось играть по два раза в день, а однажды — и три раза. Тогда они, отыграв один сейшн, быстро грузились в такси и мчались на другой.

Если уйти со «Стрита», прошмыгнуть Красную площадь, перейти через Москву-реку и свернуть налево, то мы как раз выйдем на Раушскую набережную к ДК «Энергетик» - в начале 70-х там проходили все наиболее значимые концерты. Сейшны с участием «Рубиновой Атаки», «Второго Дыхания» или «Скоморохов» Александра Градского собирали столько народу, что, бывало,  приходилось вызывать конную милицию, чтобы хоть как-то освободить от народа, от «пипла», если по-нашему, проезжую часть. Градский однажды не мог попасть туда на свой собственный концерт. Перед самым выступлением он решил сбегать в булочную, за хлебом, а поскольку было воскресенье и магазины в округе не работали, то бежать пришлось далеко, к «Дому на Набережной», где был гастроном. Возвращается Градский назад, а у ворот ДК «Энергетик» уже стоит страшная толпа и пробиться к дверям нет никакой возможности. «Я — Градский!» — кричит Градский, на что ему вполне резонно отвечают: «Мы тут все градские!» (Поскольку по телевизору тогда рок-звезд не показывали, то далеко не все поклонники рока знали в лицо своих кумиров.) Пришлось Александру Борисовичу проникать в ДК через женский туалет на втором этаже. Он лез туда по водосточной трубе...

Среди хиппи и вообще поклонников рока в 70-х годах даже ходила присказка: «Центр Москвы там, где сегодня рок-концерт».

Надежда Аспанова, устраивавшая те концерты, рассказывала, что в числе этих артистов был сам Армен Джигарханян!  Прижатый к железным воротам Дома культуры, он вопрошал: «Кто же эти молодые люди, что собирают публики больше, чем я?!»

Вспоминая те годы, понимаешь, что субкультурный иероглиф 70-х лучше всего описать как «драйв» Что это такое? На слэнге рок-музыкантов «драйв» - это постоянно усиливающийся штурм и натиск, нагнетаемый музыкой. А в широком смысле - это борьба с псевдонимами, правда, толстовскими методами. «Драйв - это чисто экзистенциальный поиск сути в самом её корне, - говорит лидер группы «ДК» Сергей Жариков, - когда подлинность тех или иных ценностей определяется исключительно выбранной стратегией выживания, которая немыслима без знаний о мире. Поэтому когда философии потребления стали повсеместно противопоставлять философию выживания, на подиум истории вышли молодые экзистенциалисты. Наиболее культурная и продвинутая часть молодёжи подняла флаг личной свободы и подлинности бытия, где личные качества индивидуума были гораздо важнее социальных связей, родственных отношений и всего того, что в те годы определялось словом «блат». Тогда родилась хипповая система: флэта, путешествия автостопом в Крым и Прибалтику, сейшена. Люди уходили из дома, чтобы ввести себя в состояние аутсайдера и получить необходимый экзистенциальный опыт. Свою идентичность  «семидесятники»  находили не в декларациях о намерении и не в культурных артефактах, а в «нешумном» выборе самого образа жизни за фасадами партийно-государственных декораций, что, видимо, и понималось как «потеря».

Действительно, внешняя «система» и предлагаемые ею стратегии успеха были очень далеки от того «драйва», что был центральной точкой их Космоса, и субкультурные маркеры других поколений, которые те предъявляли истории в качестве собственных визитных карточек, семидесятники считали артефактами всё той же системы, которой они всегда противопоставляли свою. Именно систему они противопоставляли системе, и именно поэтому они одинаково отрицательно относились как к Окуджаве с Высоцким, так и «антисоветчикам» -диссидентам, не чувствуя ни в тех, ни в других милого своему сердца драйва.

Вот почему поколение 70-х – это главным образом поколение рокеров, то есть поклонников классической музыки «большого фанка», что в буквальном переводе означает «абсолютно неправильная» и, от себя добавим, дико громкая, к которой так называемый «русский рок» имеет лишь косвенное отношение. Да и время всё поставило на свои места: ни борцы за «ленинские нормы партийности» 60-х, ни геи 80-х – не имели даже десятой доли того ресурса, которым обладало поколение 70-х. Просто в 70-е годы не было необходимой аппаратуры, чтобы записать на пленку тот драйв, что существовал тогда в обществе, именно поэтому «семидесятники» не могут предъявить своей визитной карточки.

Говорят, что 70-е годы были скучные и что ничего интересного у нас тогда не происходило. Да, конечно, мир в 70-е не испытывал потрясений, но именно в начале 70-х особо чуткие люди заметили первые серьёзные признаки надвигающегося системного кризиса в обществе, но недалёкая и провинциальная «партийно-хозяйственная» элита тех лет не разделяла мнение о необходимости модернизации общества, предпочитая реальной жизни смысловые лабиринты газетных передовиц. Самое удивительное то, что маргиналы этого десятилетия, - наверное, единственное в отечественной истории поколение молодёжи, которое не стало коррелировать систему, и лабиринту социальному противопоставили лабиринт экзистенциальный.

Завидев человека в джинсах, с длинными волосами, то есть, как тогда говорили, хиппового вида, сразу становилось ясно, что это свой человек. Можно было не спрашивать, как его зовут, и лишь проходя мимо, показать два пальца, поднятых вверх: это был знак того, что мы солидарны. Наверняка это был человек, который слушает какую-то музыку, которую не крутят по советскому радио и телевидению. Одежда в рок-сообществе была не только модой, сколько и своего рода паролем.

«Я прекрасно  помню, - рассказывает Владимир Рацкевич, - какое у меня наступало головокружение при виде молодцов в длинных черных френчах без воротников, с длинными волосами, которые вальяжно прогуливались по Стриту. Они были совершенно «марсиане», и они были совершенно не из Советского Союза.

...Обычно я одевался в джинсы, определенным образом вытертые и обязательно разорванные, ботинки были обязательно расшнурованные, обязательно - бусы, обязательно - цепи. Вся эта бижутерия раздражала среднее и старшее поколение, и вообще обывателей, потому, что было совершенно очевидно, что я живу в каком-то ином, совершенно отвязном мире, фантастическом и сюрреалистическом, и достаточно красочном».

Но выступая против системы и её униформы, семидесятники создают ещё более жёсткую униформу из «хаера», обязательно тёртых «трузеров» и т.д. Устойчивой и предсказуемой чиновничьей карьере они предпочитают наполненный всеми возможными рисками «автостоп», но презирая комсомол с его обязаловками, эти люди считают священной своей обязанностью посещение максимального количества «сейшенов» вне зависимости от качества предлагаемой музыки, дисциплина в организации которых приводила в восторг даже профессиональных чекистов, по долгу службы следивших за всей этой явно не легитимной суетой.

Образ продвинутого парня того времени: джинсы, хаер, летом - сандалии на босу ногу, а еще - нитяная авоська из которой виднелся... нет, не томик Солженицына, а длинный батон белого хлеба.

Заместитель председателя Комитета по Культуре Правительства Москвы, директор Единого научно-методического центра В.К. Сергеев рассказывал, что первые американские джинсы у него появились еще в 1963 году, а в 1959 году у него были джинсы чешские, к которым он приклеил какой-то штатовский лэйбл, а в сапожной мастерской раздобыл заклепок и проклепал ими покупку. Вот так он пошел 1 сентября в школу. «Джинсы было символом и престижа, и приобщенности к мировой цивилизации». А в 70-х годах джинсы уже стали обычным явлением. Сергеев тогда работал на радио, на иновещании и хотя ходил на работу в костюме и при галстуке, но иногда, когда знал, что в этот день ему не надо будет никуда идти по начальству, одевал джинсы. «В джинсах ходили и большие начальники, как, например, Леонид Зорин... А вот что было действительно редкостью, так это джинсовые куртки. Однажды я познакомился с одним чехом, у которого как раз и была такая джинсовая куртка. И в ходе знакомства, путем сложных... махинаций я ее у него выменял...»

Но ведь и сейчас так одеваются все, ну, скажем, почти все вокруг! На эту манеру не повлияло ни время, ни усилия дизайнеров!

Поколение 70-х не имеет своего маркера потому, что оно создало Большой стиль, который стал един для всей страны.